|
Вице-губернатор Петербурга Андрей Черненко - самый загадочный человек в Смольном. Достаточно сказать, что он представитель редчайшей породы - «петербургский москвич» (назло всем «московским петербуржцам»). С Москвой связаны все его карьерные взлеты - вплоть до министра РФ, там же по сию пору живет его семья. Однако сам Андрей Григорьевич начиная с прошлого года почему-то предпочитает жить и работать в Петербурге. Еще больше загадочности сообщают облику Черненко генеральские погоны на плечах. С момента, когда этот человек начал курировать в петербургском правительстве вопросы законности и правопорядка, за его спиной не перестают многозначительно шептаться о «московских чекистах», представителем которых он якобы является. И действительно, после ряда возбужденных и реализованных уголовных дел на Черненко смотрят с опаской. Мы решили перешагнуть через эти предубеждения и спросить Андрея Григорьевича напрямую: зачем ему понадобилось переезжать из Москвы в Петербург и какое влияние имеют теперь в северной столице «московские чекисты»?
Париж - город непуганых демократов
- Андрей Григорьевич, складывается впечатление, что в Петербурге вас немного побаиваются. У вас репутация убежденного «силовика» и ретрограда. Вам это не обидно?
- Мне уже доводилось сталкиваться с таким отношением к своей персоне. Году в 1994-м в Париже со мной произошел забавный случай. Я приехал туда в командировку (в качестве представителя Роскомпечати - открывать книжную выставку), вечером в гостинице включил телевизор и внезапно увидел на экране знакомое лицо. Сообщалось, что завтра этот человек представит во французской столице свою книгу - что-то вроде «Заката империи». Я тотчас его узнал: в Москве он входил в ближайшее окружение Михаила Горбачева. Мы не были дружны, но, по крайней мере, немного знали друг друга. После развала Союза я потерял его из виду, а тут, гляжу, он по-прежнему на плаву. На какой-то момент у меня мелькнула мысль: «Хорошо бы с ним встретиться», но я тотчас ее отбросил. Тем не менее мы встретились.
Случилось это при самых невероятных обстоятельствах. На следующее утро я встал чуть свет и решил вместо зарядки прошвырнуться по сонным парижским улочкам. В спутники взял Лаврентия Михайлова (заместителя начальника международного управления) - атлета с незаурядной внешностью: ростом не менее двух метров и с внушительным объемом мышечной массы. Париж только начинал просыпаться, хлопали двери домов, люди спешили на работу. На одной из улиц нам навстречу вышел из дома очередной парижанин. Я обмер: именно эту физиономию я видел вчера по телевизору. Смотрю - он меня не замечает, идет, не оборачиваясь. И тут меня бес попутал: сейчас, думаю, я тебя разыграю. Нагнал его тихонько, ткнул пальцем под ребра и говорю так вкрадчиво: «Стоять, не оборачиваться. Мы все про тебя знаем. И про книжонки твои клеветнические, которые ты по заказу капиталистов пишешь, нам тоже все известно».
Говорю, а сам жду: вот сейчас оглянется славный автор «Заката империи», узнает меня и мы с ним вместе посмеемся над удачной шуткой, а может быть, даже обнимемся. Нечасто ведь такие встречи в Париже выпадают. И действительно: он оборачивается, и я по глазам вижу - узнал. Но на лице - ужас, того и гляди в обморок брякнется. Я сам перепугался и давай его успокаивать: «Это же я, Андрей. Я просто пошутил». А он смотрит, не мигая, на меня и на моего двухметрового спутника и все больше бледнеет. И тут до меня доходит: он же помнит меня только как генерал-майора госбезопасности и сейчас наверняка вообразил себе черт знает что. Например, что его, как генерала Кутепова, запихнут в мешок - и на родину.
В общем, ничего из нашей дружеской встречи не вышло. Скорее всего, шутка действительно была неудачной. Насилу его убедил, что это все случайно и я такой же гость во Франции, как и он. А вечером мне довелось наблюдать по телевизору презентацию «Заката империи», где я еще раз увидел своего визави. Сидит все такой же бледный, как мы с ним утром расстались, и молчит. Вместо него о книге рассказывает представитель издательства. Сработал антилубяночный стереотип? Или каждый из окружения генсека нес тогда в душе чувство прямой ответственности за развал страны?
Товарищ специальный корреспондент
- Зная ваш блестящий послужной список, как-то забываешь, что он начинался с простой репортерской работы. Сколько лет вы проработали журналистом?
- Семнадцать лет - самых счастливых в своей жизни. Начинал стажером в районной газете небольшого городка Щекина Тульской области. Меня взяли в отдел писем на место женщины, которая ушла в декрет. Из районки шагнул в молодежное издание, оттуда - в областную партийную газету. В Москву перебрался в достаточно зрелом возрасте, работал в «Советской России» и «Правде».
Никаких высокопоставленных родственников у меня в «прикрытии» не было. Я благодарен судьбе, что встретил профессиональных редакторов и сам прошел путь от провинциальной газеты до лучшей газеты того времени, какой стала «Правда» перед кончиной Союза. Несколько моих материалов имели широкий резонанс и даже рассматривались на совещании у члена Политбюро - в частности, статью о криминализации рынков в Москве рассматривал Гейдар Алиев.
- Вы были одним из первых журналистов, которому довелось работать в «горячих точках»...
- В качестве корреспондента «Правды» мне пришлось пройти все до единой «горячие точки» СССР - начиная с трагедии 1986 года в Алма-Ате и кончая Сумгаитом, Тбилиси, Баку... Я не хочу показаться мракобесом, но теперь очевидно: политическое руководство того времени поощряло (действием или бездействием) вовлечение в гласные общественные процессы ультранационалистов. Это было роковой ошибкой. Оно привело к многочисленным трагедиям и к гибели сотен тысяч людей.
- Работа в «горячих точках» всегда была сопряжена с риском...
- Из-за крайней малочисленности корреспондентов, обеспечивавших эти задачи, и их известности, они были легко уязвимы. Бандиты грозили их детям, женам и даже родителям. Маршруты передвижения самих спецкоров вычислялись очень быстро. В свое время министр внутренних дел Власов по моей просьбе взял под охрану пять журналистов, писавших о националистических процессах в Закавказье.
- Советских журналистов часто обвиняли в необъективности и предвзятости. Насколько объективны были ваши репортажи?
- Разумеется, я работал в рамках задач, которые ставил перед «Правдой» соответствующий отдел ЦК КПСС. Но это не означает, что я кривил душой, - писал о том, что видел и как все это серьезно.
- Как вы пришли в спецслужбы?
- Меня вызвали в ЦК, где мне было сделано соответствующее предложение. Я его принял.
- Через некоторое время вы возглавили пресс-службу МВД, как это следует из вашей официальной биографии?
- Это ошибка. Я не возглавлял пресс-службу. Она входила в общую систему более масштабного плана. В то время уходила в небытие шестая статья советской Конституции (о «руководящей роли партии») и становилось очевидным, что политуправление МВД себя изжило. Поэтому было принято решение создать на его базе Центр общественных связей на правах главного управления, куда смогут войти все службы информационного и идеологического обеспечения. Тогда же меня вызвал к себе министр МВД Борис Пуго и предложил после согласования с ЦК КПСС возглавить центр. Вообще-то, эта должность считалась генерал-лейтенантской и я не подходил для нее по званию. Но, как ни странно, меня утвердили.
Последнее предупреждение Горбачеву
- Вам наверняка не раз задавали вопрос: где вы, подчиненный Бориса Пуго, были 19 августа 1991 года?
- И я всегда честно на него отвечал: на посту, согласно присяге. А вечером немного выпил с друзьями. Потому что 19 августа - это мой день рождения. И я отмечал именно его, а не приход к власти членов ГКЧП, как потом интерпретировали.
Августовские события 1991 года начались, конечно, далеко не в августе. Я очень хорошо помню совещание высших милицейских чинов, о котором еще никто никогда не писал. Оно состоялось, кажется, 18 июля, за месяц до ГКЧП. Самое любопытное, что инициатором совещания выступил сам Михаил Горбачев. Уезжая в отпуск, президент СССР зачем-то посчитал нужным собрать весь высший состав МВД, в том числе из союзных республик. Видимо, ему посоветовали это сделать - в Кремле «знали» (либо создавали мифы) о сложных умонастроениях в правоохранительной среде...
На совещание приехали все, даже прибалты. По правую руку от себя Горбачев посадил Бориса Пуго, по левую сел Виктор Баранников. Я принимал в совещании участие на равных - так уж сложилось. Горбачев говорил о «непонимании сотрудниками органов внутренних дел всех процессов демократизации в полной мере». В ответ Горбачеву довольно открыто сказали о том, что происходит в стране. Говорили об утрате вертикали управления, разгуле криминала и национализма. Рассуждали о дискредитации самой системы управления МВД, о брошенных на произвол судьбы омоновцах и сотрудниках внутренних войск. Предрекли и повторение событий, подобных Сумгаиту. Но Горбачев отмолчался, отшутился, выставил всех нас ретроградами и уехал в отпуск.
- В период путча вам приходилось выполнять указания, напрямую исходящие от ГКЧП?
- Никаких прямых указаний от ГКЧП ни я, ни мои сотрудники не получали - мы просто выполняли свои обязанности по обеспечению общественного порядка. Не буду скрывать: я хорошо знал некоторых членов ГКЧП, по ряду вопросов контактировал с ними в последний год перед развалом Союза. О Борисе Пуго я вспоминаю как об очень порядочном человеке с трагической судьбой. Кстати, его последняя фраза в вечер 21 августа, когда мы с его первым замом Алексеем Трушиным провожали его с работы, была: «Вроде бы никого из сотрудников не подставил, - и добавил: - И крови не допустили. Спасибо, что были рядом. Извините, если что...»
Исповедь Пуго
- Говорят, Пуго за считанные часы до своего самоубийства беседовал со священником? Информация об этом просачивалась в прибалтийских газетах...
- Такая беседа действительно была. Я не знаю, чем это было обусловлено, но 21 августа Борис Пуго сам попросил устроить ему встречу с иерархом православной церкви - любым, кто откликнется.
Откликнулся митрополит Питирим. Напомню, что это было 21 августа, когда почти все члены ГКЧП уже были арестованы и, для того чтобы встречаться с последним из них, нужно было иметь мужество. Но у поездки митрополита на всякий случай имелся вполне официальный повод. Его обеспечил Александр Гуров, легендарный руководитель»созданной им службы по борьбе с организованной преступностью. В дни путча милиции удалось арестовать партию допетровских икон, которую под шумок хотели вывезти в одну из восточных стран. По легенде необходимо было определить их ценность. И Питирим приехал. О чем они говорили с Пуго, я не знаю. Они беседовали полтора часа. Я впервые назвал имя Питирима применительно к этой истории, поскольку бесконечно уважаемого иерарха церкви уже нет... Еще раз хочу сказать, что нужно было иметь мужество, чтобы, независимо от шабаша, творившегося в эти часы, приехать к Пуго. Я атеист по своим воззрениям, тяготеющий, как и все живущие в России, к православной культуре, и просьба Пуго, признаюсь, поначалу меня удивила. Но мы ее выполнили. Через несколько часов Пуго ушел из жизни.
Почему Ельцин не стал президентом СССР
- Вам не пытались поставить в вину вашу близость к Борису Пуго и другим членам ГКЧП?
- Еще как пытались. Хотя для меня выступление ГКЧП было полной неожиданностью. К примеру, мне ставили в вину то, что накануне путча в своем кабинете я снял со стены портрет Горбачева. «Значит, вы все знали заранее?» - спрашивали меня члены всяких комиссий. Но это была чистая случайность: у меня как раз отремонтировали часы и я повесил их на старое место вместо портрета, а сам портрет собирался перевесить в понедельник. Или еще: накануне я командировал в Прибалтику группу профессионалов для оценки местной политической ситуации и это интерпретировали в том же ключе: «Вы все знали». Или еще: «Красная звезда» убрала свой бессменный девиз «За нашу Советскую Родину!», а я поставил его в нашу газету «Щит и меч». И моя передовая статья в этой газете называлась «Мы - последний оплот социализма». Вот и получалось, что я - стопроцентный гэкачепист...
Я прекрасно понимал, что у ГКЧП не было будущего. Категория людей, мечтавших повернуть историю вспять, утратила нить управления страной, да и время для переворота. Помимо Горбачева в России выросло целое поколение политиков, которые с Горбачевым уже не считались - они шагнули еще дальше. И второй момент: в СССР все люди в погонах, в том числе и я, были в высочайшей степени законопослушны. Присяга, закон, партийная дисциплина имели для нас огромное значение. В борьбе с политиками новой волны, которые советские законы считали стереотипами, мы не имели никаких шансов.
- После краха Советского Союза и процесса по делу ГКЧП вы остались в органах. Как формировалось ваше отношение к новому национальному лидеру Борису Ельцину?
- В нашей среде людей в погонах думали, что Ельцин сменит Горбачева на месте президента СССР. Я не знаю, чего он испугался, - в августе этот человек вполне мог стать лидером Советского Союза. Если бы это произошло, расставание с прошлым могло быть не таким мучительным. Мы бы не избегли коррупционных режимов и криминализации экономики, но мы могли сохранить главное - целостность страны. Ельцина не любили в военной среде, но дань его упертости отдавали, считали в общем-то сильной личностью.
Я и сейчас принадлежу к числу тех идеалистов, которые полагают, что культурно и экономически близкие республики должны воссоединиться. Мне кажется, одна из исторических миссий Путина в ближайшие четыре года связана именно с этим. А основание для этого может быть только одно - удвоение ВВП. Удвоим ВВП - удвоим своих реальных экономических союзников.
«Маленькая победоносная война»
- В середине 1990-х вас считали одним из кураторов «кавказского направления» наряду с Сергеем Степашиным. Таким образом, механизмы затяжной кавказской войны известны вам лучше, чем кому бы то ни было. Как зарождалась война в Чечне?
- Чепуха, никаким куратором я быть не мог, поскольку работал в Роскомпечати. Другое дело - понимание ситуации. Еще накануне крушения СССР мы фиксировали, что ряд людей из окружения Ельцина провоцируют события на Северном Кавказе. Некоторые из них считали, что Чечня - почти цитирую - это тот молот, который добьет коммунистическую систему. Военные и сотрудники госбезопасности здесь ни при чем.
После избрания Джохара Дудаева президентом Чечни перед российским правительством встал вопрос, как быть. Один из видных политиков предлагал бомбить республику, другой - экономически душить, а министр МВД Виктор Баранников сказал: «У меня другое предложение - поздравить чеченский народ с выбором, а параллельно начать работать политикам и нам». Ельцин подумал и говорит: «Вот ты, Виктор, и шли телеграмму - как генерал генералу».
Виктор Баранников прекрасно понимал, какие силы привели Дудаева к власти. Но в то же время он слишком хорошо представлял, что такое война на Кавказе. Поэтому при Викторе Павловиче чеченской войны не могло быть. Хотя жесткие чекистские операции, конечно, не исключались. Я думаю, последующее изъятие Баранникова из политической жизни было связано еще и с желанием некоторых начать чеченскую кампанию.
- Как вы оцениваете приход Виктора Баранникова в Белый дом в октябре 1993 года?
- Я считаю это нелепостью, трагедией.
- А почему вы не поддержали выбор Баранникова?
- Я не мог себе представить, как можно идти за Руцким и Хасбулатовым, зная все то, что мы о них знали. Это не касается человеческих качеств данных людей. Я имею в виду разрушительное для России начало... Я, кстати, хорошо помню Хасбулатова, еще в советские годы приходившего к нам в один из отделов «Правды» - он курил трубку и приносил очень интересные статьи. И вообще он был очень колоритным профессором.
- Как так получилось, что госбезопасность прозевала чеченский сепаратизм?
- Никто не прозевал. Это было сумасшедшее время - политическое руководство страны в 1991-1992 годах игнорировало любую кавказскую информацию. Сотрудников центрального аппарата фактически отстранили от происходящего на Кавказе. Все оперативные каналы в Чечне оказались утрачены. Но когда в воздухе запахло жареным, нам отвели роль пожарных, причем без брандспойтов и воды. А те, кто пытался имитировать, что они в политическом плане тушат пожар, на самом деле имели брандспойты, заправленные бензином.
Чеченская кампания была задумана политиканами как «маленькая победоносная война». Понятно, что силовики ее побаивались.
- Вы были в Буденновске во время известных событий с захватом заложников?
- По поводу Буденновска меня вызвал к себе Олег Сосковец, первый заместитель председателя правительства. В кабинете Сосковца уже находился Александр Гусев, начальник «Альфы». Сосковец обозначил ситуацию: 150 человек захвачено в заложники чеченскими боевиками. Я должен был при необходимости вести переговоры от имени правительства РФ.
Но когда мы прилетели в Буденновск, стало очевидным, что ситуация еще страшнее. Руководство «Альфы» приняло, на мой взгляд, единственно правильное решение - провести мероприятие силового характера (все равно мы были обречены на определенные потери). Но тут в Буденновск свалилось огромное количество министров и депутатов, а за ними (я считаю это предательством) - десятки журналистов, которые стали освещать каждый наш шаг. По причине этого переговоры затянулись. А министры-силовики, в свою очередь, стали заложниками «высокой политики». Я считаю: если бы операцией руководил Гусев, она была бы успешной и реальной. Потеряли время.
Уголовное дело Ельцина-старшего
- После ухода Баранникова с Лубянки вы были направлены в другое ведомство. Вы попали в опалу?
- Нет, такова участь любого помощника, каковым я в то время являлся. К слову, мне не раз предлагали лично поговорить с кем-то из окружения Ельцина. И повод для этого вроде был: в этот период товарищами из Министерства безопасности Татарстана было найдено уголовное дело отца Ельцина и, кажется, его дяди. Я пролистал дело и понял, что к обоим, видимо, применялась высокая степень физического воздействия. Отец Ельцина все выдержал и получил всего три года, другие признались в том, чего не было, и получили лет по десять. Так что характером Ельцин, видимо, пошел в отца.
Доброхоты из окружения Ельцина предлагали мне прийти к Борису Николаевичу и сказать: «Вот, я нашел дело вашего отца». Но я все-таки посчитал, что спекуляция на этом материале до добра не доведет. Такие вещи в политике - довольно дешевый прием. Кстати, я оказался прав: тот, кто вместо меня преподнес дело Ельцину, сам быстро потерял свое кресло...
- Своим возвращением в большую политику вы обязаны Сергею Степашину?
- В одном ведомстве с Сергеем Вадимовичем мы работали недолго, но пересекались наши пути - в «горячих точках» - часто. И этого времени оказалось достаточно, чтобы я понял этого человека. И рад, если он по-прежнему относится ко мне, как и раньше. Я никогда не участвовал в большой политике как таковой. Я просто работал на определенных этажах власти. А вся эта политкухня, болтовня, интриги у нормального человека вызывают только одно стремление - от них сбежать.
На Лубянке я со Степашиным не служил, а министром МВД он стал, когда я уже служил там. По каким-то параметрам он обратил внимание на мои деловые качества, а впоследствии предложил стать руководителем аппарата правительства РФ. Время работы на этой должности сыграло огромную роль для понимания самой природы власти. Но эмоционально ничего не запомнилось, кроме изнуряющей, рутинной работы, ежедневного общения с высшим руководством и накопившейся огромной усталости.
Зачем москвичу Смольный?
- Ваш переход на работу в Петербург для многих был совершенно неожиданным. Зачем вам, успешному московскому чиновнику, менять кремлевские коридоры на смольнинские?
- Ну, извивы судьбы непредсказуемы. Что касается Смольного, то я заранее знал: если Валентина Матвиенко победит на губернаторских выборах, я, вероятно, приду вместе с ней в Смольный. Разговор об этом состоялся у меня с Валентиной Ивановной еще в период моей работы в полпредстве СЗФО. В Петербург я приехал с легким сердцем. Мне 50 лет, я прошел все круги современной власти: был министром и членом президиума правительства РФ. А Петербург - это Петербург... У нас люди как-то забыли, что человек имеет право жить там, где ему нравится.
Отчего это стремление многих коренных питерцев перебраться в Москву, за границу? Только потому, что в Питере существует некий потолок карьерных возможностей. Вот если Петербургу даруют часть столичных функций, этот потолок исчезнет, остановится миграция ярких людей.
- Передачу столичных функций вы связываете с переводом в наш город судебной власти? Помните, вы сами публично заявили об этом на питерском радио в мае прошлого года?
- Что такое перевести несколько системных мощных юридических институций в Питер? Это дать возможность сотням интеллектуалов и юристов совершенно по-другому выстроить свою жизнь и профессиональную перспективу без отрыва от дома. В этом плане я, конечно, за возвращение Питеру некоторых столичных функций. Но, конечно, это не значит, что из северной столицы нужно управлять социально-политическими процессами в стране. Эту нишу всегда будет занимать Москва.
- Вас называют представителем «московских чекистов» в Смольном. Оглядываясь на вашу биографию, трудно в это не поверить...
- Это все мифологические изыски. Да, меня часто упрекают, что ряд моих подчиненных являются (или являлись) офицерами ФСБ и милиции, но такова специфика работы ряда комитетов. Ведь они не скрытно у меня работают, а совершенно официально, в рамках закона и своих полномочий. К примеру, начальник Комитета по вопросам законности, правопорядка и безопасности прикомандирован к Смольному по линии МВД, а его заместитель - по линии ФСБ. А как иначе работать в приграничном, морском мегаполисе, где расположен штаб военного округа, дислоцирована военно-морская база...
Это никакой не политический сыск. Я не исключаю, что в рамках деятельности тендерной и конкурсной комиссий мы еще обратимся к практике прикомандирования сотрудников МВД и ФСБ. Что касается моих взаимоотношений с московскими коллегами... Определенных взаимоотношений не может не быть - мы вместе отработали многие годы. Поэтому мои консультации неизбежны...
|
